Сегодня в Центральном доме литераторов в Москве прошла церемония прощания с поэтом Евгением Евтушенко.

Согласно его воле, он похоронен в Переделкино, рядом с Борисом Пастернаком. Кем был поэт для нескольких поколений советских читателей и их детей? Евтушенко как социальный медиум и авангардист эпохи оттепели, общественная фигура и политически ангажированный автор. «Поэт в России больше, чем поэт».

Обсуждают поэт Олег Хлебников, журналист Сергей Строкань, писатель Александр Генис, актер Вениамин Смехов, культуролог Соломон Волков и писательница Алла Гербер.

Леонид Велехов: Сегодня в подмосковном Переделкине, на старом кладбище закончил свой без малого 85-летний земной путь Евгений Евтушенко — крупный русский, советский поэт, яркая личность, человек, без которого невозможно себе представить отечественную литературную, культурную, общественную жизнь второй половины XX и начала нынешнего века.

Вспоминаем сегодня поэта и гражданина с теми, кто хорошо его знал или хорошо знает его поэзию. Со мной в студии – артист Вениамин Смехов, поэт Олег Хлебников, поэт Сергей Строкань. По видеосвязи из Соединенных Штатов – писатели и журналисты Соломон Волков и Александр Генис. По телефону из Израиля должна быть критик и общественный деятель Алла Гербер. Такая вот большая и представительная компания, что по-своему отражает значение и масштаб личности покойного.

И начнем мы нашу программу с короткого фрагмента видеозаписи прощания с Евгением Александровичем.

Валерий Борщев, правозащитник: Для меня и для моего поколения это, конечно, был поэт, который формировал и эстетические, и поэтические, и гражданские ценности. Мы жили с ним в унисон. Он — человек глубоко искренний, глубоко чувствующий процессы, которые происходили в обществе. И мы вместе с ним росли.

«Окно выходит в белые деревья.

Профессор долго смотрит на деревья.

Он очень долго смотрит на деревья

и очень долго мел крошит в руке…».

Валентина Шишова, педагог: Я была очень огорчена, когда узнала, что он уехал за рубеж. Периодически приезжал, но было какое-то щемящее чувство: как он мог покинуть нашу Россию?! И вот он вернулся в такое время. Пришла с ним проститься.

Борис Эдинбург, педагог: Я видел его меньше года назад, когда он приезжал к нам в Израиль. Вновь впечатлился его личностью, его огромными руками, его огромной энергией, его огромной убедительностью. И с сожалением должен сказать, что один из «последних могикан» оставил этот мир.

Екатерина Филатова, геолог: Я вышла сейчас из метро – и через одного человека все шли с цветами. И еще идут, идут, идут… Он очень разный, он просто невероятно разный, и прогрессивный, и регрессивный в какой-то степени иногда. Большой человек, он не может быть однозначным. Он мечется, он думает, он меняется.

Наталья Иванова, литературный критик: Для меня он был соседом по Переделкино, знакомым на протяжении многих десятилетий. Это второе. Другом моего покойного свекра Анатолия Рыбакова. Это третье. Игроком в теннис на корте. И он успел поиграть даже с моей дочерью Машей. И прежде всего, конечно, поэтом. Но поэт в России больше, чем поэт.

Анна Смирнитская, библиотекарь: Два года назад раздается звонок мне домой: «Анна Николаевна, здравствуйте! Это Женя Евтушенко». Я говорю: «Здравствуйте, Евгений Александрович». Он говорит: «Я сейчас делаю антологию военной поэзии, мне надо кое-что уточнить в книгах». Я говорю: «Так Интернет есть» – «Нет, я Интернетом не пользуюсь». Все, что он делал, он делал, как говорится, очень честно. И я очень рада, что я помогла ему. Приехали его помощники, забрали эти книжки. Обидно только то, что у человека были планы, вот эти планы не сбылись, и это, конечно, очень жалко, очень.

Евгений Сорокин, певец:

«Твои следы

В сугробах у реки.

Как из слюды,

Они тонки.

Чуть подморозило

Два крошки-озера,

И звезды в них дрожат,

Светясь, как угольки.

Возьму в ладонь

Хотя б один твой след,

Но только тронь –

Он просто снег,

Он разлипается,

Он рассыпается,

И вот в руке одна вода,

А следа нет…».

Леонид Велехов: Чтобы в современной России люди наизусть помнили стихи – ну, действительно, эпоха!

Вениамин Борисович, что значил Евтушенко в вашей жизни и в жизни той культурной среды, которая сформировала вас, Любимова, Театр на Таганке и еще много чего хорошего?

Вениамин Смехов: Я сделал спектакль «Нет лет» по просьбе Евгения Александровича и Валеры Золотухина. Увы, ни того, ни другого уже нет, а спектакль есть. И спектакль, кажется, просвещает, радует и актеров, и зрителей. Мы с ним много поездили по России, в том числе на станцию «Зима». Для Жени это был важный спектакль. Он просил, чтобы его сыграли на Грушинском фестивале. Он просил – ему было важно.

Отбор стихов по рецепту старой «Таганки» – это примерно ответ на ваш вопрос. Что он значил? Он значил много для того жанра, который был придуман Юрием Любимовым, — поэтическое представление: Вознесенский, Маяковский, Пушкин, Евтушенко «Под кожей статуи Свободы…», «Товарищ, верь!» и так далее. Я был соавтором Любимова несколько раз, и мне было в радость это придумывать, но я не знал, что будет так хорошо на сердце от этого.

И Женя, когда в Москве он очень и очень больной… Вот что еще Женя значил для культуры, если он был таков, каков он был. Уже совсем-совсем хворый он объехал всю Россию сейчас. Предоперационный он появился в Москве. Сегодня мы с Машей Евтушенко вспоминали, как же это было. Он преодолел все пространства Америки: от Оклахомы до Нью-Йорка. Короче говоря, две ночи – и дальше он в Переделкине, а спектакль «Нет лет» идет вечером. И я узнаю по телефону, что он едет. Вот так: принял душ – и поехал. И этого мало. Он посмотрел спектакль. С ним рядом был замечательный Женечка, Евгений Евгеньевич. А потом он вышел на сцену, ему помогли оказаться на сцене. Актеры облепили его. И это была колоссальная любовь. Он отвечал немедленной взаимностью, как всегда, особенно к женщинам-актрисам. И потом начал читать. Остановить было трудно. На основании нашей старой дружбы я через юмор стал его прекращать, останавливать. Он остановился. Я говорю: «Пора нам выпить с тобой».

И дальше мы поехали. Я был уверен, что он поедет спать, а он нас всех потащил к нашему общему другу академику истории Урилову, у которого в ресторане мы отважно напились, а Женя показывал, как надо мешать все, учил артистов – мешал все.

Леонид Велехов: Сибирское здоровье!

Вениамин Смехов: И вот все смешалось в этом доме Евтушенко. Если говорить о моей бедной… сегодня, в такой страшноватый день, который мы пережили, в Переделкине и в Доме литераторов.

Как-нибудь надо закончить. Закончу так… В этом спектакле идет речь обо всем, что связано с Женей, и конечно, стихи его молодые, ранние, и эти стихи, как полагается в этом жанре, танцуют, поют, страдают, плачут и радуются. А я при этом ведущий. И я представляю тех, кого любил Женя, в том числе Межирова, Глазкова, Самойлова, Слуцкого. А в один прекрасный момент я читаю вот это стихотворение… Я сегодня его читал, по-моему, и в Доме литераторов у гроба Жени.

«У актеров на Таганке

Есть особенность осанки

И особенность судьбы:

Доказать Руси, Европе,

Что театр наш — не холопий

И актеры — не рабы.

Первые некрепостные

Из актеров Совроссии,

Вы — Любимова птенцы.

Был театр такого рода,

Как внутри тюрьмы — свобода.

Вы — таганская порода,

Бунтари и сорванцы…».

Леонид Велехов: Браво! Олег, теперь спрошу у вас, как у поэта. Что он дал поэзии — и вам в частности, и вообще советской, русской поэзии?

Олег Хлебников: Во-первых, он дал раскованность. После того кошмарного периода, когда уже и Мандельштама не было, кто оставался, тех не слышали, и вдруг появляется Евтушенко, как в «Заставе Ильича»: смешной, открытый, удивительно искренний…

У Самойлова была «Книга о русской рифме». Там есть очень любопытная мысль, что когда поэзии не доверяют, надо рифмовать точно, а когда доверяют, можно и ассонансные рифмы. Кстати, Вознесенский сказал про рифмы Евтушенко, что они рассчитаны на стадионы, ассонансные рифмы.

Это другая степень свободы, и я ее почувствовал. А как я мог ее почувствовать? Я был начитанным школьником, когда только что пришел Евтушенко. До этого я прочитал и Ахматову (которая мне показалась ужасно старомодной, между прочим), и Пастернака… Ну, что-то я прочитал. И вдруг я вижу совершенно другую степень свободы. И это, конечно, было потрясающе!

http://www.svoboda.org/a/28423915.html